В XI веке в Европе возникает новый католический монастырский орден. Основателем стал святой Бруно, выходец из дворянского рода Кельна. В Париже и Реймсе он учился теологии, затем 20 лет преподавал в различных монастырских школах, после чего на склоне лет решил отречься от мира.
В 1084 году на юге Франции, в Бургундии, в гористой местности Шартроз (по-латински Cartusiа — отсюда и название ордена) Бруно с двумя единомышленниками основал пустынь, которая состояла из деревянной постройки и каплицы[15;12]. Со временем это место получило название Большая Картузия. Орден был утвержден Римом в 1170 году, а его основатель много позже, в 1514 году был канонизирован. Устав картузов был одним из самых строгих, требовал аскетичного образа жизни, обетов уединения и молчания[10;11].
Орден быстро разбогател и получил распространение в таких странах как Франция, Италия, Швейцария. В сравнении с западноевропейскими странами картузианство в Речи Посполитой широкого распространения не получило – в Польше были основаны три монастыря и один, прежде всего нас интересующий – в ВКЛ.
В Кызыл приехали шесть статуй для нового буддийского монастыря
Упадок ордена начался в конце XVIII века, в первую очередь, в связи с французской буржуазной революцией. К середине XVIII века в Западной Европе насчитывалось не более 300 монахов.
Основателем единственного в былом Великом Княжестве Литовском кляштора картузианцев, стал крупнейший магнат, подканцлер Казимир Лев Сапега, третий (а по некоторым данным четвертый) сын Льва Ивановича Сапеги (1555 – 1633), канцлера ВКЛ и редактора Статута 1588 года[14;2].
Казимир Лев Сапега родился в 1609 году, в 1621 окончил Виленскую академию, после продолжил изучение права и дипломатии в Баварии и Бельгии. В 1627 году после окончания учебы посетил Францию и Италию. В 1634 году участвовал в заключении Поляновского мира, которым закончилась русско-польская война 1632 – 1634 годов. Участвовал в войне Польши против Богдана Хмельницкого в 1649 – 1651 годах и против России в 1655 – 1656 годах. Как видим, весьма активно участвовал в политической жизни ВКЛ в середине XVII века[14;2].
Казимир Лен Сапега, отличавшийся большой набожностью, был щедрым меценатом. На его пожертвования строились как католические костёлы и монастыри, так и униатские храмы. За поддержку католицизма и строительство многочисленных монастырей и храмов он получил от папы римского Александра VII наследуемый титул «Князь Священной Римской империи».
По инициативе и на средства подканцлера были построены 20 костёлов в Семятичах, Ружанах, Новогрудке, Горках, Бешенковичах и других местах, а также монастыри кармелитов, бернардинцев, бонифратов, иезуитов, каноников в Бресте, Сапежине, Новогрудке, Слониме. Активную поддержку Казимир Лев Сапега оказывал и в утверждении унии в Белоруссии. Он был основателем свыше 20 униатских церквей[24;53]. Такая набожность и считается главной причиной для основания Сапегой кляштора картузов[25;41].
Однозначно назвать причину, почему картезианский орден и Казимир Лев Сапега для строительства монастыря выбрали Березу, невозможно — отсутствуют прямые доказательства и документы. Можно предположить, что Казимир Лен Сапега мог познакомиться с представителями ордена во время своих многочисленных заграничных поездок (как и большинство детей состоятельного сословия Великого Княжества Литовского, он получил образование в лучших европейских университетах; совершал коммерческие поездки в Гданьск, недалеко от которого находился картезианский монастырь)[14;2].
Завершается строительство самого крупного в России буддийского монастыря
В начале 1646 года Сапега получает письмо из картузианскоо кляштора в Картузах (недалеко от Гданьска). В письме подробно описывается история ордена, перечисляются существовавшие в то время европейские монастыри.
После интенсивной переписки между генералом ордена, кляштором в Картузах и Сапегой летом 1647 года в Березу приезжает специальный посланник ордена и приор кляштора в Картузах Филипп Больман[11;17]. Он лично ознакомился с предполагаемым местом постройки монастыря. Необходимо отметить, что Береза в то время находилась вдали от основных дорог и была небольшим селом Селецкой волости.
Место для кляштора располагалось за границами местечка[24;53]. Также интересно, что в письмах генерала ордена упоминается имя личного секретаря Сапеги и писаря Слонимского повета Эмануэла Бржыстовского[8;12]. В последнем письме после одобрения кандидатуры Березы генерал сообщает, что за Бржыстовского будут молиться во всех костелах ордена.
Какую роль сыграл писарь в этой истории, пока установить не удалось. Можно предположить, что Сапега вынашивал идею приглашения картузов на протяжении долгого времени. 20 мая 1648 года получил на это согласие виленского бискупа Анджея Гембицкого. Сапега пожаловал в 1648 году вновь созданному монастырю ряд своих владений: местечко Берёза с окружающими его владениями и дополнительно купленными у Умястовских землями. Кроме того, картузы получили две деревни в Слонимском повете — Милейки и Замостянки, местечко Бусяж[15;12].
Краеугольный камень новой стройки был заложен в 1648 году. Освещение фундамента произошло в присутствии папского нунция из Варшавы Иоанна де Торреса. Для святости была использована легенда о чудесном появлении на этом месте деревянного креста с фигурой Христа, в соответствии, с чем новый кляштор получил название Святого Креста[24;54].Так был назван и кляшторный костел, но в литературе временами встречается и другое название – святых Юзефа и Казимира[18;133].
В том же 1648 году в Березу был приглашен из Варшавы итальянский архитектор, получил от Сапеги десять тысяч злотых и начал строительство монастыря. Многие исследователи не без оснований считают, что этим мастером был Джованни Батисто Гислени, на протяжении 40 лет трудившийся тогда в Речи Посполитой[1;14].
Сооружение всех громадных построек монастыря было окончено уже после смерти его основателя. Казимир Лев Сапега умер в начале 1656 года в Бресте во время эпидемии чумы. Согласно его воле, выраженной в завещании, его прах был перезахоронен в стене костела у большого алтаря. В дальнейшем в склепе костела было 14 захоронений членов рода Сапег и 42 захоронения других светских особ[14;2].
Костел был построен и освещен в 1666 году. Сохранились только две фамилии мастеров, работавшим над его украшением – художник Харлинский (местный монах, за счет монастыря, учившийся в Италии) и мастер по резьбе Александр Фольтман, родом из Гданьска[23;283].
Повсеместно принятой датой окончания строительства кляштора считается 1689 год, если судить по надписи на фронтоне главной въездной брамы[16;492]. Особых данных по очередности возведения кляшторных зданий нет, но, работая с источниками, условно можно разделить время существования кляштора на четыре периода. Мы ограничимся лишь основными событиями и интересными фактами.
Первый период (1648-1666: основание кляштора — освящение костела).
В июне 1648 года в присутствии большого количества членов рода Сапегов и местной шляхты папский нунций Ян де Торрес закладывает первый камень. В церемонии принимает участие и первый березовский монах Каспер Кохелиус. До конца 1648 года в Березу приезжают первый приор монастыря Ян Хаген и четыре монаха. Все они поселились у местного священника Станислава Врублевского.
Казимир Сапега приглашает архитектора итальянца из Варшавы и выплачивает ему 10.000 злотых в счет проектирования костела и шести келий для монахов. Местная шляхта и представители рода Сапегов вносят большие денежные пожертвования. Польско-казацкая война 1648-49 гг., наезды шведов и русско-польская война 1655-1660 гг. значительно осложнили становление кляштора.
Сапега принимал непосредственное участие в боевых действиях и не имел времени заниматься делами мирскими. В 1650 году сейм утверждает Привилей для монастыря, согласно которому в собственность кляштора передаются: Береза с окрестными землями и целый ряд других населенных пунктов тоже с землями. В рукописном отделе Виленского университета хранятся три копии Привилея. Кляштор получил и своё название «Святого креста»(Sanctae Crucis)[8;6].
Второй период(1666-1734: освящение костела — гражданская война 1734 года).
6 июня 1666 года виленский бискуп Александр Сапега освящает березовский костел. Одновременно в склепе костела торжественно перезахоранивают тела Казимира Сапеги и Павла Сапеги.
События последующих лет (особенно военные события 1706-1708 гг. и гражданская война 1833-34 гг.) замедлили строительство и принесли значительные потери монастырю. Несмотря на это возведение кляштора удалось завершить: в 1696 году построены ещё четыре и заложен фундамент под следующие две кельи, построены административные здания. В 1723 году началось художественное оформление внутри костела, а также строительство колокольни, в 1734 году в костеле был уложен новый пол. В этот период устанавливается и большинство алтарей: Марии Магдалены (1724 год), Святого Креста (1732 год) и т. д.[8;6].
Третий период(1734-1795: гражданская война 1733 года — вхождение в состав Российской империи).
Этот период наиболее спокойный в истории монастыря, он способствовал неторопливой и размеренной жизни отшельников. Сохранялись связи с другими монастырями ордена, находящимися на территории Речи Посполитой, Чехии-Моравии, Австрии и Германии. В 1748 году торжественно отмечается 100-летие кляштора. Монах Пасека подготовил «Хронику кляштора».
В монастырь два раза приезжает исследователь и летописец ордена Георг Швенгель. Он работает в архиве березовского кляштора, материалы которого используются им при написании книг. В одном из его трудов имеется малоизвестный рисунок Березовского монастыря[8;6].
Четвертый период(1795-1831: в составе Российской империи — закрытие кляштора).
Разрыв связей с орденом (невозможность обмена монахами и т.д.) привели к стагнации внутренней жизни монастыря. Восстание 1831 года и последующие действия российских властей против католических костелов и кляшторов окончательно решили судьбу березовской картузии[8;6].
В итоге в течение 1831- 1868 гг. здания кляштора оставались «беспризорными» и разворовывались. Летом 1868 года были разрушены костел, кельи и административные здания. Кирпич использовался при строительстве Красных казарм и православной церкви в Березе, медные листы — при строительстве православной церкви Александра Невского в Гродно. В 50-70-е годы ХХ века была разобрана часть стен с юго-восточной и восточной стороны.
Данная периодизация весьма условна и требует уточнения. И единственный путь для этого – археологические раскопки.
Источник: studfile.net
РОЖДЕНИЕ МОНАСТЫРЯ
Удивительная история, рассказанная ее непосредственным участником
Приблизительное время чтения: 20 мин.
Как появляются на Земле монастыри?
Людям, которые не очень хорошо знакомы с жизнью Церкви, может показаться, что это просто результат административного решения церковного руководства: начальство распорядилось, составили проект, выделили деньги, людей, технику, и через запланированный срок — пожалуйста! Еще один монастырь готов к заселению монахами!
Но как же далеки от реальности подобные фантазии…На самом деле любой монастырь не строится, а рождается. Он возникает на стыке человеческой самоотверженности, решимости посвятить свою жизнь спасению души и — благодатной помощи свыше, которой Господь отвечает на такую устремленность человека к Небу. Даже не очень искушенные в вопросах истории Церкви люди знают, что Троице-Сергиева лавра начиналась именно с такой решимости, проявленной преподобным Сергием, Киево-Печерская — с преподобных Антония и Феодосия, Соловки — с Зосимы и Савватия… Но эти монастыри появились очень давно. И нам порой трудно поверить, что и в наши дни новый монастырь рождается точно так же, как и столетия назад — из молитвенного подвига человека и Божьего ответа на его молитвы.
Игумен Михаил (Семенов) — наместник одного из самых молодых монастырей на нашей планете: обители в честь Нерукотворного Образа Господня в деревне Клыково (Калужская область) чуть больше десяти лет. Общаясь с отцом Михаилом, мы получили уникальную возможность познакомить читателей с удивительной историей, что называется, из первых рук, поскольку о. Михаил стоял у самых истоков этого чуда Божия — рождения нового монастыря.
Что я здесь делаю?
С чего начиналось Клыково? Трудно сказать… Я тогда, в начале девяностых, только приехал в Оптину пустынь, трудился на послушании, снабжением занимался. И, прожив там больше года, с грустью вынужден был констатировать: у себя дома, в Крыму, читая книги святых отцов и общаясь с обычным приходским священником, я получил знаний о духовной жизни больше, чем за год жизни в монастыре.
Дело в том, что монахи тогда нас, паломников попросту избегали, сторонились. А нам очень не хватало именно такого, личного общения с более опытными христианами. Возник какой-то духовный вакуум, который необходимо было заполнить. И мы нашли себе отдушину. Неподалеку от Оптиной, в деревне Новоказачье жил на покое старенький иеромонах, отец Петр.
Когда-то он был насельником Почаевской лавры, прошел через советские лагеря, отсидел одиннадцать лет. Когда открылся Оптинский монастырь, его позвали туда, но отец Петр отказался. Он остался жить в деревне, в своем домике, а в Оптину иногда ездил на службы — молился, причащался… В один из таких его приездов мы и познакомились.
Я и еще человек семь таких же молодых паломников начали навещать отца Петра. Покупали каких-нибудь продуктов, хлеба там, пряников, и ехали к нему в Новоказачье. Нельзя сказать, что он как-то особенно нас окормлял или давал духовные наставления. Большей частью мы просто беседовали, отец Петр рассказывал о своей жизни… Но от этого общения веяло тем самым теплом, которого нам так не хватало в монастыре.
И вот, в один прекрасный момент батюшке предложили стать настоятелем храма в деревне Клыково. Получилось это тоже не совсем обычно. Там жил один человек, Владимир, который купил в Клыкове дом и с благословения старца Илия начал практически в одиночку восстанавливать храм — закупил на свои деньги материалы, заказал рамы для окон. Он и предложил владыке назначить отца Петра настоятелем Клыковского храма.
А я ведь уже бывал там раньше. Там неподалеку оптинские поля, и я по хозяйственным делам туда ездил. Увидал храм разрушенный на горе и пошел посмотреть. Тогда никакой ограды здесь, конечно, не было. Я вышел на пригорок, посмотрел на всю эту красоту — на реку, луга… У меня прямо душа наполнилась каким-то новым чувством, как будто свежего воздуха наконец вдохнул вдоволь.
Помню, подумал тогда: вот это да! Я тут занимаюсь непонятно чем, а жизнь-то — вот она, вот где красота Божия! В то время в Оптиной среди паломников была такая смешная многоступенчатая иерархия: дали тебе рабочий халат — ты уже достойный человек, не новичок; подрясник — ты вообще великий… А уж если кого в братской трапезной благословили обедать — тут все!
Человек начинал ходить по монастырю — вот так, с высоко поднятой головой! Я смотрел на все это и думал: «Как же так? Почему? И что я-то тут делаю? Я ведь из мира уходил именно от этого, от этой дурацкой системы отношений, я в школе все это видел, потом — в армии, пришел в монастырь, а тут, оказывается, то же самое, опять какой-то карьеризм»… Такие вот мысли тогда в голове крутились.
А здесь стою на берегу и сердце замирает — какая красота! И такими глупыми и никчемными показались мне все эти дрязги…
И вот возвращаюсь из очередной командировки в монастырь, а там — отец Петр. Хватает меня за рукав, глаза горят, счастливый: пойдем, говорит, меня владыка благословил, будем храм восстанавливать, пойдем! Маленький такой батюшка был, сухонький… Я говорю ему: если отец Илий благословит, конечно, пойду. А сам уже как шарик воздушный: только нитку отпусти и сразу — фьюить!
В Клыково, как в небо! И когда отец Илий начал паломников набирать для восстановления Клыковского храма, я не выдержал и, как маленький, к нему кинулся: «Батюшка, а я, а я-то как? Можно и мне?» Отец Илий улыбнулся и говорит: «Да-да, конечно, иди и ты, помоги отцу Петру». У меня — будто камень с души.
Строящийся братский корпус монастыря — на 80 келий.
Битва за богослужение
Насколько я теперь понимаю, первые два года жизни в Клыкове Господь просто испытывал нас — выдержим ли? Нет, я был абсолютно уверен, что у нас все получится, тем более и отец Илий нас утешал постоянно. Но два года наша жизнь представляла собой ежедневную борьбу за быт, за какие-то простые вещи, в тогдашних условиях требовавшие от нас невероятных усилий.
А самое главное — эти два года были для нас буквально битвой за богослужение. Дело в том, что нынешней дороги к храму тогда не было, да и вообще никакой дороги не было. Была церковь на горе, а вокруг в дождливую погоду — сплошное болото. Наш настоятель отец Петр был уже старенький, он остался жить у себя в деревне, а к нам в Клыково приезжал только служить.
И мы возили его на службу и домой. Но весной и осенью грязь становилась вовсе непролазной, и для того, чтобы доставить в храм священника, нам приходилось организовывать целую экспедицию. Зрелище было впечатляющее: трехмостовый вездеход «Урал» тянул в гору по раскисшей глине «уазик», где сидел отец Петр. Такой вот у нас был тогда «папамобиль», на котором мы подвозили батюшку прямо к дверям храма, потому что сразу же от порога начиналась почти полуметровая топь.
Правда, летом было удивительно хорошо даже тогда. Красиво, все в зелени… Не было ни асфальта, ни заборов, ни домов. Просто рай на земле — все заросшее, нетронутое. Тут ведь были еще кусты, деревья, которые мы убрали, когда планировку местности делали. И трава выше человеческого роста!
Через эти заросли шли две тропинки, по которым изредка ходили местные жители, но их даже видно не было из-за травы. Настоящая пустынь была. Зелень, небо — и тишина…
Но это летом. А осенью вся округа превращалась в болото. Бывало, идешь в трапезную в кирзовых сапогах и придерживаешь их на каждом шагу рукой, чтобы в грязь не засосало. Так и топаешь — чвак, чвак… Заходишь в трапезную, а там на полу уже вот такой слой глины — братия нанесли. А как по-другому? Воды-то не было, мы ее бидонами метров за сто из-под горы таскали. Ну, летом или зимой — ладно.
А осенью… Тащишь тележку с бидоном по грязи волоком, а сапоги-то придерживать уже и нечем — руки заняты. Пару бидонов на день хватало только на приготовление пищи, ну и посуду помыть. Кто-то один дежурил на кухне, а остальные — работали, работали… Вообще мы тогда очень много трудились. Где-то до 1998 года вкалывали каждый день часов по восемнадцать, не меньше.
Сейчас, уже имея определенный опыт в строительстве, я вспоминаю те времена и думаю иногда: ну чего мы так упирались? Проще было бы нанять рабочих, технику, и все можно было сделать гораздо меньшей кровью. Но если посмотреть глубже, то не так все просто. Душа жаждала подвига, и эта наша работа тоже была частью подвижничества.
Мы старались подражать древним монахам — молились, уничижали плоть тяжелым трудом, питались очень скудно. Нас ведь никто не обязан был снабжать продуктами, и финансирования никакого не было. Что люди принесут, тем и жили. Бывало, что на семерых — одна буханка хлеба, и неизвестно, будет ли завтра хоть такое пропитание.
Но мы твердо решили остаться здесь, полностью положились на волю Божию. И Господь посылал нам все необходимое, иногда вовсе уж каким-то удивительным образом.
Вот такое оно — Клыково! Белокаменный остров среди буйного моря зелени.
На «газончике» — в Тамбов
Когда мы сюда пришли, здесь уже не совсем голое место было. Владимир оставил нам свой домик, стройматериалы… Мы в течение месяца застеклили один придел храма, сложили печку, построили временный иконостас из фанеры, кровлю поправили. В общем, через месяц уже можно было служить.
Владыка освятил храм малым чином, отец Петр регулярно совершал богослужение, жизнь потихоньку налаживалась. Но дело шло к зиме, а у нас — ни продуктов, ни денег, ни каких-либо реальных надежд на улучшение материального положения. Как жить дальше — непонятно.
И вдруг приходит ко мне какая-то бабушка, совсем незнакомая, и рассказывает совершенно фантастическую историю: где-то на Тамбовщине, оказывается, есть две деревни, которые еще с советских времен окормлялись монахинями, поселившимися там после хрущевских гонений. Матушек там очень уважали, и они руководили этими деревнями, словно монастырем: решали, когда что сажать, где чего сеять… И вот эта бабушка советует нам туда поехать, поскольку люди там очень доброхотные и любят жертвовать, особенно монастырям, которых в те времена и было-то несколько на всю страну.
А тут еще так получилось, что один оптинский инок продал свою квартиру в Москве и купил нам старенькую грузовую машину, «газончик». На этом грузовичке мы и поехали в Тамбовскую область. Нашли там эти деревни, матушек этих… И люди собрали нам все, что могли, от всего, что имели, выделили нам какую-то часть. Там вся деревня — одна улица.
Мы сначала зашли к матушке, объяснили ей, кто мы, что да как… Матушка быстренько пробежала по домам, и народ начал выносить к дороге кто что мог. Нагрузили нам овощей полный кузов. Удивительные люди, низкий им поклон!
Благодаря их помощи мы смогли пережить первую зиму и продолжить работы по восстановлению храма. Питались исключительно овощами — картошкой, капустой. Рыбу начали есть году в 1997 — до этого у нас на нее просто денег не было. Тогда, в начале, все деньги, которые у нас появлялись, шли только на стройматериалы для храма и на зарплату наемным рабочим.
На себя мы не тратили ни копейки, питались тем, что Господь пошлет. Рацион у нас был тогда такой: рис, чечевица, пальмовое масло из американской гуманитарной помощи и картошка с квашеной капустой. Все. Так мы прожили здесь первые четыре года.
Мы работали изо всех сил, мы сумели удержаться здесь в те годы, когда и налаженные хозяйства разваливались, но все же какого-то существенного продвижения в деле восстановления храма не было. Я чувствовал, что мы уперлись в какой-то предел: собственных ли сил, обстоятельств — не знаю. Просто за всеми нашими проблемами ощущался барьер, который мы не могли преодолеть, как ни старались. Но сила Божия совершается в немощи человеческой. И следующий этап нашей жизни начался после приезда в Клыково нашего ангела — матушки Сепфоры.
В домике матушки Сепфоры все осталось, как при её жизни. В центре снимка, на столике — матушкина фотография, которая замироточила вскоре после ее кончины.
…Нам с тобой жить вместе
Тут есть интересная предыстория. Матушка Сепфора посетила Оптину, когда я только-только туда приехал, буквально месяц пожил. Вижу: братия — отцы, игумены, иеромонахи — обступили какую-то пожилую женщину, подходят к ней под благословение. Я спросил у одного из монахов: кто это? Он говорит: матушка Сепфора, старица.
Ну, я тогда и соваться к ней не стал, не пробиться было. А потом, уже вечером, иду по монастырскому двору, гляжу — матушка Сепфора из Введенского храма выходит. И рядом никого, одна келейница. Я подбежал, говорю: «Матушка, благословите». А она слепенькая была, и спрашивает у меня: «А ты кто?» Я отвечаю: «Паломник Сергей (меня тогда еще Сергеем звали), тружусь, мол, тут во славу Божию».
Матушка помолчала и говорит: «А ты знаешь, что нам с тобой жить вместе?» Я опешил, спрашиваю: «Как — жить? Почему? Где?» А она: «Ничего, потом все узнаешь. Бегай пока, бегай». И пошла дальше. Я стою, ничего не понимаю — о чем она сказала, что это значит?
Поинтересовался потом, где матушка проживает, мне сказали — в городе Киреевске Тульской области. Ну что тут думать? И я благополучно забыл об этом разговоре, пока не начали мы восстанавливать Клыковский храм.
Тут уже отец Илий, духовник Оптинского монастыря, мне сказал: «Езжай в Киреевск к матушке Сепфоре. Она вам объяснит, что и как по монастырю делать нужно». Я опять не понял, зачем ехать в какой-то Киреевск, когда сам старец — вот он, здесь, рядом? А он говорит: «Нет, езжай. Вас матушка будет окормлять, а не я».
Ну и поехали мы в Киреевск.
А когда приехали, узнали, что, оказывается, в том же 1993 году Матерь Божия явилась матушке Сепфоре и сказала ей: «Ты будешь жить в Клыкове, жди, за тобой оттуда приедут». И она два года нас ждала. Мне оптинские братия потом рассказывали, что всех, кто приезжал к матушке тогда, она спрашивала: «Вы не из Клыкова?» А никто ведь тогда и не знал, что это такое — Клыково.
Ну что здесь было в то время? Разрушенный храм, болото и семь молодых безумцев, взявшихся за непосильное дело. К нам тогда никто всерьез и не относился, не верили, что у нас что-то получится… А матушка нас ждала. И когда мы приехали, она сразу стала рассказывать — что и где мы построим, как это должно быть… За один вечер столько всего наговорила, что я сидел оторопевший и думал: «Вот это да! Тут храм еще не восстановлен, а матушка уже и о гостинице говорит, и о братских корпусах!» А еще она объяснила нам, как нужно просить помощь у благотворителей, и велела ехать в Москву, пообещав за нас молиться.
На следующий день мы приехали в столицу, и в первой же фирме, в которую мы обратились за помощью, нам сразу дали крупную сумму денег. Секрета тут никакого не было, просто матушка сказала: «Нужно говорить не «пожертвуйте», а «сотворите святую милость». И мы в дальнейшем только так обращались, и в письмах так же писали.
И дело у нас пошло на лад, появились благодетели, стройка двинулась… Но дело, конечно же, не только в правильном обращении. Просто матушка была прозорливая и заранее говорила нам, куда идти и к кому обращаться.
Это трудно объяснить, она ведь не адрес называла и не название фирмы… Просто, когда мы приходили в незнакомое место просить о помощи, то вдруг с радостью понимали — именно об этом месте матушка нам и говорила, его описывала. Конечно, иногда и ни с чем приходилось уходить — не каждый раз нам везло. Но пошло тогда дело матушкиными молитвами! Да как пошло, так и до сих пор не останавливается!
В тот первый наш приезд матушка и рассказала, что Матерь Божия благословила ее ехать к нам, в Клыково. У меня тогда родители в Крыму дом продали и решили все эти деньги отдать на храм. На них мы кое-как продолжили работы во второй год нашей жизни в Клыкове, и на них же начали тогда строить домик для братии. Матушка меня и спрашивает: «Ты дом строишь?» Я говорю: «Строю».
А она: «Давай, строй быстрее, я приеду к вам жить». Я, если честно, тогда всерьез к ее словам не отнесся, по той причине, что это наше болото я и сам оценивал — как болото. А она — старица видная, уважаемая. Оптинцы все ее знали… И потом, как раз тогда сам наместник Оптиной пустыни уже готовил для нее дом в скиту, келейницу ей там определил.
И об этом я тоже знал и думал: «Ну куда она в это болото к нам поедет?» А еще у нас ведь нищета тогда была страшная, мы и себя-то не могли обеспечить, жили впроголодь, а она — старенькая женщина, слепенькая, за ней уход нужен особый… Короче, не верил я, что она и впрямь к нам приедет, думал — пошутила. Но матушка такая настойчивая была, каждый мой приезд приступала ко мне: «Построил домик? Достраивай скорее, я уже собралась».
Наместник монастыря игумен Михаил: «. Я-то совсем не так хотел здесь все сделать».
Закончить дом нам удалось только к новому 1996 году. Под Рождество мы ее сюда привезли. Тут и получился у меня конфуз. Я этот дом почти весь своими руками сделал. И вот добиваю последние гвозди, притащили мы диван какой-то, палас на пол, ну мало-мальски все в порядок привели, матушку привезли, и тут я вдруг понимаю, что печку-то мы так ни разу и не топили! Заработались и забыли протопить.
Так и привезли матушку в нетопленый дом. В январе! Я расстроился ужасно, но матушка… Вот молодец, она такая стойкая была, все ей нипочем: ну холодно и холодно… Подумаешь, проблема! А ведь девяносто девять лет человеку. Мы ей платков теплых надавали, она укуталась и сидит, счастливая такая: «Ой, домик, наконец-то!
Как хорошо, ну, слава Богу, приехала!» Потом оптинские монахи приезжали, хотели ее к себе увезти. Ну представьте: наместник благословил, дом для нее готов в скиту роскошный, а тут — какое-то Клыково, изба непонятная, никаких условий… Но матушка осталась с нами.
И стали мы, как она и говорила, жить вместе.
Лучше времени я в своей жизни не помню. Будто чаша наполнилась, все наши труды, все лишения — все это наконец начало приносить плоды. Дело двинулось. Мы продолжали работать по восемнадцать часов, но как же легко все это, когда рядом молится святой человек… Об этом рассказывать можно очень долго. Вот лишь один случай интересный.
Познакомились мы в Москве с человеком, который торговал автомобилями. Ну познакомились, он денег нам дал. Мы приехали в Клыково радостные: «Матушка, мол, так и так, человек какой хороший, помог нам!» А матушка в ответ: «Ну он вам еще и машину подарит». И точно — мы в следующий раз приезжаем к нему, а он спрашивает: «Вы на чем приехали?» Мы говорим «Да вот, на автобусе».
Мы ни о чем его и не просили, а он: «Я вам машину подарю. У меня новая партия «Волг» уже стоит, сейчас документы придут — и можете забирать, какая понравится».
А тогда, в середине девяностых, «Волги» шли с конвейера сырые, сыпались, ломались, качество машин было отвратительное, и я об этом знал. И к матушке за помощью обратился, говорю: «Матушка, дарит человек машину, но вот какая незадача: как бы нам такую машину выбрать, чтоб не ломучая была, чтоб ездила хорошо, без проблем, посоветуйте».
Ну казалось бы, что может быть более далеким для слепой столетней старицы, чем выбор автомобиля? А матушка помолчала, подумала и говорит: «Ладно. Ты знаешь, она будет такая особенная, не как другие машины. На ней будет крестик, а еще — три троечки и число ангелов. Ты сам увидишь». Приехали мы с нашим казначеем отцом Никоном в Москву, вышли на площадку, где машины эти стоят.
А там — одни «Волги», и все одинаковые, серые. Ну, думаю, и где ж тут особенная? У нее что, колеса квадратные должны быть, что ли? И крестик… Где он может стоять на машине, это же ведь не «скорая помощь». Непонятно. Делать нечего, подошли к первой попавшейся машине, я попросил продавца завести двигатель. Двигатель работает плохо, неровно, стучит.
Я в этом разбираюсь немного. Посмотрел на номер кузова — никаких троек нет. И вдруг гляжу — рядом стоит машина. Все вокруг новенькие, блестят, а эта грязная, в пылюке вся, и колесо переднее спущено. Но главное — на капоте, пальцем кто-то крест нарисовал!
Я сразу говорю хозяину: «Давай вот эту». А отец Никон смотрит на меня как на больного: «Ты что? Глянь, сколько нормальных машин вокруг». Я: «Ничего, эту берем». Отец Никон чуть не плачет: «Ой, да тут же колесо проколото, да посмотри, какая она грязная!» Я ему: «Ну что ты, ну загоним ее сейчас на мойку — будет чистая.
А колесо с любой машины сейчас отвинтим и поменяем: пять минут делов-то, успокойся». Продавцу говорю: давай, заводи. Он завел — двигатель работает отлично, просто поет! Я на кузов глядь, а там номер: 333 144! Все, говорю, эту берем.
Вот так и жили. Это один такой случай, а сколько их было… Жила с нами матушка Сепфора — словно ангел рядом жил. Мне в то время иногда казалось, будто между Небом и землей вообще нет никакой дистанции, настолько эта помощь свыше по ее молитвам была очевидна.
Десять лет уже, как отошла она ко Господу, а мне до сих пор кажется, будто все это только вчера было…
«Очи мои предваряют утреннюю стражу,
чтобы мне углубляться в слово Твое» (Пс. 118:148)
Я иногда спрашиваю себя: зачем мне все это было нужно, монастырей ведь много на свете — для чего было еще один строить? Спрашиваю и не нахожу одного исчерпывающего ответа. Наверное, есть в этом и духовный смысл. Ведь в честь Нерукотворного Образа ни одного монастыря, кроме нашего, во всем мире нет и не было никогда, а святыня это большая.
И потом, не благословил бы Господь наши начинания, если бы они были просто нашей блажью, прихотью, пускай и благочестивой. Если обо мне говорить, то я всегда хотел, чтобы вот так, с нуля все начать на новом месте. Я знал, как жизнь устроена в других монастырях, и очень хотел избежать здесь, в Клыкове, тех ошибок, которые там видел. Удалось ли это, или нет — трудно сказать. Время покажет…
Разве Нил Сорский, например, искал обоснование тому, что ушел в заволжские леса? Да нет, просто ушел и жил, молился… Думаю, все же не стоит тут искать подробных объяснений и смыслов. Монастырь не нужно рассматривать как какой-то центр кристаллизации культурных процессов или политической жизни.
Когда мы пришли сюда, нам всем хотелось лишь одного — уединенной жизни, посвященной Господу. Ради этого и старались. А весь этот наш строительный размах, все, что сейчас можно здесь увидеть… Это уже потом, в силу различных причин появилось. Я-то совсем не так хотел все здесь сделать. Я думал просто отремонтировать храм и вокруг него построить домики для братии.
Пришел брат, пожил здесь, закрепился. Все вместе собрались, нарубили веток, глиной обмазали, печку сложили — живи! Дрова — в лесу. И все. Я такой жизни здесь хотел, совсем простой.
Но оптинский старец отец Илий говорил: «Так нельзя, так не получится». Я не стал спорить. Вот, строим теперь братский корпус на восемьдесят келий, с домовым храмом, трапезной, даже зимний сад у нас будет…
Да и многое другое тоже — не наша идея. Ну вот, например, стена вокруг территории. Это уже владыка сказал: «Построите ограду, братские корпуса, тогда будем говорить о статусе монастыря». Статус нам был необходим, потому что без него нельзя братию в монахи постригать. И мы построили корпуса, построили стену эту с башнями… Но и от своей первоначальной идеи я все же совсем не отказался.
Мы тут выкупили землю вокруг монастыря и собираемся впоследствии строить домики тем, кто созреет для скитской жизни. Монастырь будет центром, а рядом — скит.
Я очень боюсь, чтобы наша жизнь здесь, в Клыкове не превратилась постепенно в такое размеренное, благоустроенное существование, боюсь застоя. Очень легко скатиться в это и забыть, для чего ты вообще сюда пришел. Тогда — все, тогда монастырь превращается в какой-то дом престарелых с богослужением и совершением треб, а монастырем быть перестает.
Я очень этого не хочу, тормошу братию, стараемся все вместе удержаться, не ронять планку… Когда мы сюда пришли, здесь было сплошное болото. Мы его победили, сейчас его нет. Но гораздо страшней, когда в болото превращается вся твоя жизнь, когда дух начинает вязнуть в бесчисленных бытовых и хозяйственных заботах настолько, что забываешь о Боге. Вот если и это болото получится победить — значит, все было правильно, все не зря.
Источник: foma.ru
Древнерусское иночество и первые монастыри на Руси
Доклад Ю.А. Артамонова, кандидата исторических наук, доцента, научного сотрудника Института всеобщей истории РАН на Международной богословской научно-практической конференции «Монашество Святой Руси: от истоков к современности» (Москва, Покровский ставропигиальный женский монастырь, 23−24 сентября 2015 года)
Ранняя история русского иночества является той областью наших знаний, где вопросов пока больше, чем ответов. Когда на Руси появились первые монахи и первые обители? Кто выступал инициатором создания монастырей? Кем они были населены? В чьей юрисдикции находились?
Дать однозначные и исчерпывающие ответы на все эти вопросы в настоящий момент не представляется возможным. Многое в организации жизни древних обителей для нас по-прежнему остается загадкой. Не случайно А.В. Карташев, автор «Очерков по истории Русской Церкви», подводя итог работы дореволюционной церковно-исторической школы, писал: «Начало русского монашества представляет как бы некоторую загадку»[1]. То же признание делает сегодня один из наиболее авторитетных медиевистов, профессор славистики Кембриджского университета Саймон Франклин: «Начало монашества на Руси покрыто мраком неизвестности»[2].
В чем же причина этой «загадочности» и «неизвестности»? Ответ очевиден: в остром дефиците источников. Именно поэтому исследователи прошлого Русской Церкви порой вынуждены начинать историю нащего монашества с момента возникновения Киево-Печерского монастыря, как это еще в середине позапрошлого столетия делал профессор Московской духовной академии П.С. Казанский[3].
Между тем, рождение Печерской обители относится к середине XI в. А что предшествовало этому событию? Существовало ли монашество при киевских князьях Владимире Святославиче (980–1015) и Ярославе Владимировиче (1019–1054)? Прямых свидетельств источников на этот счет ничтожно мало, но они все-таки есть…
Хронологически первым является свидетельство киевского митрополита Илариона (1051 г.), который в Похвале князю Владимиру (в составе «Слова о законе и благодати») сообщает, что при нем «манастыреве на горах сташа, черноризьци явишася»[4]. Второе принадлежит Иакову Мниху – автору «Памяти и похвалы князю русскому Владимиру» (вторая половина XI в.[5]). Упоминая об обычае правителя устанавливать три трапезы в Господские праздники, он пишет: «Первую – митрополиту с епископы, и с черноризьце, и с попы, вторую – нищим и убогым, третью собе, и бояром своим, и всем мужем своим»[6]. Скептик, наверное, может возразить, что достоверность этих сведений нельзя признать абсолютной, поскольку и в первом, и во втором случае мы имеем дело с жанром похвалы, который допускает некоторое преувеличение. Но в нашем распоряжении имеется еще один источник – «Повесть временных лет» – летописный свод начала XII в. Под 6545 (1037) годом, в рассказе о масштабной строительной деятельности князя Ярослава в Киеве летописец сообщает: «При семь (Ярославе – Ю.А.) нача вера хрестьяньска плодитися и раширяти(ся), и черноризьци почаша множитися и манастыреве починаху быти»[7].
Таким образом, о том, что монашество существовало на Руси уже в первые десятилетия после официального принятия христианства, свидетельствуют сразу три независимых источника. Но и здравый смысл подсказывает, что без иноков была бы невозможна организация первых епископских кафедр, которые на рубеже X–XI вв. уже существовали в Новгороде, Полоцке, Чернигове.
Но странно то, что при обращении к событиям конца X – первой половины XI в. «следы» монашества «теряются». Его нет там, где оно непременно должно быть! За всю первую половину XI в. нам не известно ни одного случая (документально подтвержденного), когда бы представители древнерусских монастырей приняли участие в каком-либо значимом общественно-политическом мероприятии.
Важнейшими событиями церковной и общественно-политической жизни Руси первой половины XI в. были перенесения мощей святых страстотерпцев Бориса и Глеба в Вышгороде. Первый раз мощи братьев переносились из сгоревшей церкви св. Василия в небольшую деревянную часовню («клетъкоу малоу»), а второй – в специально построенный большой пятиглавый деревянный храм.
И первое, и второе перенесение были инициированы князем Ярославом Мудрым. При этом обращает на себя внимание тот факт, что памятники Борисоглебского цикла («Сказание чудес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида» (XI–XII вв.) и «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» (начало XII в.)) не называют монахов в числе участников этих торжеств. Упоминаются только князь, боярство, митрополит, клирики Софийского собора, а также приходское священство Киева и Вышгорода. Это тем более показательно, что последующие перенесения (1072 и 1115 гг.) проходили при участии пострижеников сразу нескольких монастырей.
За всю первую половину XI в. мы не находим ни одного летописного упоминания об участии монашества в погребении кого-либо из представителей правящей княжеской династии. Так, например, согласно Повести временных лет, в последний путь киевского князя Ярослава (1054 г.) провожали «попове», а плакали «по немь Всеволодъ и людье вси»[8].
Эти умолчания нельзя признать случайными. Отсутствие упоминаний об участии монашества в значимых публичных мероприятиях первой половины – середины XI в. говорит о том, что в этот период оно было еще малочисленно, разрозненно и не играло самостоятельной роли в жизни общества и государства. Этот вывод находит свое объяснение в самой природе первых русских монастырей.
Что же представляли собой древнерусские обители периода княжения Владимира и Ярослава? За истекшие двести лет высказывались различные суждения на этот счет. В современной исторической науке утвердилось мнение, согласно которому инициатива создания первых монастырей исходила от светской власти, поэтому в Древней Руси преобладали княжеские ктиторские обители (Я.Н. Щапов, Б.Н.
Флоря, Н.В. Синицына, А. Поппэ и др.).
Это мнение не лишено оснований. Действительно, первое достоверное известие о возведении монастырей читается в летописном сообщении о градостроительной деятельности князя Ярослава в Киеве. Летописец пишет, что наряду с Золотыми воротами, храмом св. Софии и церковью Благовещения князь заложил обители св. Георгия и св.
Ирины. Эти монастыри были посвящены святым покровителям Ярослава и его второй супруги Ингигерды (в крещении Ирины), дочери шведского короля Олафа. Примеру Ярослава последовали его сыновья, создавшие в Киеве собственные обители: князь Изяслав (1054 – 1078, с перерывами) отстроил монастырь св. Димитрия, Святослав (1073–1076) – св. Симеона в Копыреве конце, Всеволод (1078 – 1093) – св.
Андрея. Очевидно, что Рюриковичи ориентировались на византийский опыт. Там практика создания монастырей императорами и вообще людьми состоятельными (чиновниками, военными, купцами и т. п.) была чрезвычайно широко распространена[9].
Этот опыт частного строительства получил распространение и в Древней Руси. Достаточно сказать, что уже к началу XI в. только в Киеве насчитывалось около 400 церквей, а к началу XII в. их число превысило уже 600. Столь значительное число храмов в одном городе трудно объяснить, если не принять во внимание тот факт, что средневековые авторы учитывали не только приходские, но и частные церкви знати, которые располагались на территории городских усадеб. Строительство храмов в усадьбах знати хорошо известно на примере западнославянских государств: Великой Моравии, Чехии, Польши. Здесь, как и в Древней Руси, в период после официального крещения наблюдалось слабое развитие приходской церковной организации, преобладало же частное церковное строительство[10].
Первое время в частных церквях служило греческое или болгарское духовенство, в основном представленное монашествующими. Поэтому древнерусские монастыри первых десятилетий после принятия христианства по преимуществу представляли собой сравнительно небольшие группы иноков, которые проживали на территории городских усадеб знати, отправляя службу в их домовых церквях-обителях. Их функции в основном ограничивались удовлетворением религиозных потребностей семьи ктитора[11]. Таким образом, возникновение первых монастырей было обусловлено, так сказать, «движением сверху». Малочисленность и зависимость от воли ктиторов препятствовали становлению монашества в качестве самостоятельной и социально значимой силы древнерусского общества.
Этот вывод многое объясняет. Так, например, он объясняет то, почему на первых порах древнерусские авторы не различали понятий «церковь» и «монастырь», а воспринимали их как синонимы. Это хорошо видно на примере построенного Ярославом монастыря св.
Георгия, который в сообщении летописной статьи 6571 (1063) г. о смерти и погребении князя Судислава назван просто «церковью святого Георгия»[12]. Он также объясняет, почему преподобный Антоний Печерский, вернувшись с Афона, не захотел поселиться ни в одном из киевских монастырей.
По всей видимости, ктиторские обители столицы были далеки от того идеала монашеского служения, который Антоний усвоил на Святой Горе. И, наконец, он объясняет, почему ни в одной из столичных обителей не был принят юный Феодосий Печерский. Частные монастыри не были заинтересованы в увеличении числа пострижеников, поскольку это грозило увеличением расходов. Нестор прямо пишет: «Они же (насельники киевских монастырей. – Ю.А.), видевше отрока простость и ризами худыми облечена, не хотеша того прияти»[13].
Ситуация начинает меняться во второй половине XI в.: черное духовенство все чаще попадает в поле зрения древнерусских книжников. Первый случай участия иноков в значимом общественном мероприятии относится к 20 мая 1072 г., когда сыновья Ярослава – Изяслав, Святослав и Всеволод – организовали третье перенесение мощей Бориса и Глеба. Среди присутствующих источники называют по имени трех настоятелей киевских монастырей, отмечая при этом, что были «и прочии вьси игоумени»[14].
К 1078 г. относится первое известие об участии монашества в похоронах Рюриковича. В рассказе о погребении киевского князя Изяслава Ярославича (1054–1078, с перерывами) читаем: «И вземше тело его, привезоша и в лодьи, и поставиша противу Городьцю, изиде противу ему весь городъ Кыевъ, и възложивше тело его на сани, повезоша и, съ песнями попове и черноризци понесоша и в град»[15]. Здесь к уже привычным «попове» автор добавляет «и черноризци». Участием черного духовенства были отмечены похороны князей: Ярополка Изяславича (1086 г.), Всеволода Ярославича (1093 г.) и Ростислава Всеволодовича (1093 г.)[16].
О существенном возрастании роли монашества в общественной жизни страны в конце XI – начале XII в. говорят сообщения Повести временных лет под 6604 (1096) г. и 6609 (1101) г. В первом случае летопись приводит слова киевского князя Святополка Изяславича (1093–1113) и переяславского князя Владимира Мономаха (1094–1113), обращенные к черниговскому князю Олегу Святославичу (1094–1097): «Поиди Кыеву, да порядъ положимъ о Русьстеи земли пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отець нашихъ, и пре(д) людми градьскыми, да дыбох оборонили Русьскую землю от поганых»[17]. Как видно из текста, игумены упомянуты в числе тех, кто должен был засвидетельствовать княжеский договор («поряд») о прекращении распрей и организации совместных действий против внешнего врага – половцев. Другое сообщение является первым документально зафиксированным фактом выступления собрания игуменов в качестве миротворцев и поручителей за опального Рюриковича: «В то же лето заратися Ярославъ Ярополчичь Берестьи и иде на нь Святополкъ, и заста и в граде, и емъ и, и окова, и приведе и Кыеву. И молися о нем митрополитъ и игумени, и оумолиша Святополка»[18]. Заступничество митрополита и настоятелей возымело действие: после клятвы у мощей святых Бориса и Глеба с Ярослава сняли оковы, а затем отпустили.
Таким образом, начиная с 70-х годов XI в. древнерусское иночество становится участником значимых публичных мероприятий и политических акций. Этому предшествовал всплеск интереса к монашеству в древнерусском обществе, который пришелся на 50–60-е годы XI в. Данный период стал судьбоносным в истории русского иночества.
Для того чтобы понять смысл произошедших перемен, обратимся к перечню участников перенесения мощей святых Бориса и Глеба 20 мая 1072 г. (в изложении «Сказания чудес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида»): «И съвъкоупивъшеся вься братия: Изяслав, Святославъ, Всеволодъ; митрополитъ Георгии Кыевьскыи, дроугыи Неофитъ Чьрниговьскыи; и епископии: Петръ Переяславьскыи, Никита Бѣлогородьскыи и Михаилъ Гургевьскыи; и игоумени: Феодосии Печерьскыи и Софронии святааго Михаила, и Германъ святааго Спаса, и прочии вьси игоумени» [19].
Как можно заметить, при перечислении участников церемонии автор Сказания использует иерархический принцип от высших к низшим. Среди князей первым назван старший Изяслав, вторым – средний Святослав, третьим – младший Всеволод. В ряду архиереев сначала выступает митрополит Киевский, затем – титулярный митрополит Черниговский и только потом – епископы Переяславский, Белгородский и Юрьевский. Список игуменов открывает Феодосий Печерский, за ним следуют Софроний «святааго Михаила» и Герман «святааго Спаса», а затем – «прочии вьси».
Первым в перечне игуменов назван настоятель Киево-Печерского монастыря, который был основан афонским пострижеником Антонием. Согласно «Сказанию о начале Печерского монастыря» (в летописи под 6559 (1051) г.), по возвращении со Святой Горы «отец русского иночества» рассчитывал поселиться в одном из уже существовавших киевских монастырей, но вскоре отказался от этого замысла.
Местом своих подвигов он избрал покрытый лесом высокий правый берег Днепра. Здесь, неподалеку от великокняжеского села Берестово, Антоний копал пещеру, постился, пребывал в бдении и молитвах. Вскоре у него появились последователи. Монастырь быстро рос: уже к началу 60-х годов XI в. общая численность братии достигла 100 человек, что по меркам того времени было невероятно большой цифрой[20]. Достаточно сказать, что в среднестатистическом византийском монастыре того времени проживало приблизительно 8–10 монахов.
Вторым в перечне упоминается игумен «святааго Михаила». Речь идет о настоятеле Михайловского Выдубицкого монастыря, основание которого иногда приписывают князю Всеволоду Ярославичу. Однако это не так. Археологические исследования территории Выдубицкого монастыря, проводившиеся М.К. Каргером (1945 г.) и Т.А.
Бобровским (2003 г.), показали, что строительству каменного Михайловского собора, которое началось при финансовой помощи князя Всеволода в 1070 г., предшествовало пещерное поселение анахоретов, возникшее в середине XI в. Оно представляло собой группу изолированных друг от друга подземных камер-келий, каждая из которых имела отдельный выход на поверхность склона в сторону Днепра. Впоследствии поселение пещерников эволюционировало в наземный общежительный монастырь.
Часть пещер была разрушена при строительстве собора, но некоторые продолжали использоваться вплоть до середины XIII в.[21] Таким образом, возведение каменного собора не было собственно началом монастыря. Следовательно, Всеволод был не основателем Выдубицкой обители, а ее покровителем. Следует отметить и тот факт, что в письменных источниках монастырь ни разу не называется «отчим» по отношению к потомкам Всеволода. Более того, ни один из них не был похоронен в его стенах. Фамильный некрополь располагался в монастыре святого Андрея, который Всеволод основал в честь своего небесного покровителя.
Последним среди участников церемонии перенесения мощей Бориса и Глеба назван Герман, игумен «святааго Спаса». «Святым Спасом» агиограф именует Спасо-Преображенский монастырь. Уже Макарий (Булгаков) обратил внимание, что еще в конце XI в. он носил второе название – Германеч[22]. Оно свидетельствует о том, что основателем обители был Герман – участник третьего перенесения мощей Бориса и Глеба. Время ее возникновения следует относить к 50–60-м годам XI в.
Сказанное позволяет заключить, что, во-первых, в перечне участников торжеств 20 мая 1072 г. упомянуты игумены монастырей, которые своим возникновением не были обязаны почину княжеской власти, но именно они занимали первенствующее положение среди древнерусских обителей того времени. Во-вторых, в нем не названы настоятели княжеских обителей, существование которых надежно засвидетельствовано источниками.
Так, в нем не упомянуты игумены следующих монастырей: св. Георгия и св. Ирины, отстроенных князем Ярославом Мудрым (не позднее 1054 г.), св. Дмитрия, основанного князем Изяславом (не позднее 1062 г.), и св. Николая, созданного его супругой Гертрудой (не позднее 1062 г.).
И, наконец, последнее наблюдение, которое представляется мне весьма значимым, состоит в том, что три названных монастыря были ближайшими соседями. А значит, можно говорить о возникновении в третьей четверти XI века на южной окраине Киева, неподалеку от великокняжеского села Берестово, крупного монашеского центра, который получил широкое общественное признание.
Причем этот центр продолжал активно развиваться. Около 1078 г. здесь началось строительство Кловского монастыря, посвященного чуду Богородицы во Влахерне. Вероятно, на рубеже XI–XII в. к юго-западу от Киево-Печерской обители возник Зверинецкий монастырь. Как и соседние обители, он начинался с пещерного поселения монахов-отшельников, а затем получил развитие на поверхности[23].
О самостоятельности монастыря свидетельствует пещерное граффито с упоминанием «игуменов зверинецких»: Леонтия, Маркияна, Михаила, Ионы, Мины, Климентия и Мануила[24]. В письменных источниках обитель не упоминается и известна лишь благодаря археологическим исследованиям ее подземных сооружений. Следовательно, можно предполагать, что комплекс монастырей на южной окраине Киева не ограничивался пятью названными обителями. Очевидно, что здесь более или менее продолжительное время существовали и другие монашеские общины, названия которых источники не сохранили.
Монашеский комплекс в районе Берестово оставался средоточием иноческой жизни Руси вплоть до трагических событий середины XIII в. Это был крупнейший центр развития письменности. Здесь осуществлялись переводы и составлялись оригинальные произведения древнерусской литературы. Здесь собирались первые библиотеки, процветали ремесла и искусства. Здесь располагалась «школа» подготовки православных иерархов. Только из Киево-Печерского монастыря в домонгольский период вышло более 50 глав русских епархий.
Близость расположения и общность интересов иноческих общин в районе Берестово способствовали внутренней консолидации и вызреванию среди насельников корпоративного сознания. Эти процессы протекали в разных формах.
Житие Феодосия Печерского, например, содержит любопытное свидетельство, согласно которому братия Киево-Печерского монастыря во главе со своим игуменом в день памяти святого Димитрия Солунского (небесного покровителя князя Изяслава) посещала одноименный монастырь в городе. Очевидно, что традиция взаимных посещений с общими богослужениями и совместными трапезами практиковалась и среди расположенных по соседству обителей. Черноризцы разных монастырей могли собираться вместе по случаю поставления игуменов, освящения соборов и церквей, похорон настоятелей и выдающихся пострижеников. Это сближение монашеских общин в районе Берестово, в конечном счете, привело к возникновению здесь в 70-е годы XII в. первой на Руси архимандритии.
Предлагаемые наблюдения позволяют поставить под сомнение утвердившийся в науке тезис о преобладающей роли княжеско-боярских («отчих») монастырей в Древней Руси. О таком преобладании, в действительности, можно говорить только применительно к первой половине XI в., когда христианство в основном было «верой аристократического общества».
В 50-е – 60-е годы XI в. на первый план выходят обители, основанные самими монахами, и, прежде всего, комплекс иноческих общин в районе Берестово во главе с Киево-Печерским монастырем. Это и есть наша «русская Фиваида»! Ее возникновение было связано не с деньгами и властью, а с «движением снизу», в основе которого лежали глубокая вера, подлинное благочестие и аскетизм. Это новое явление в жизни древнерусского иночества тонко подметил летописец, который, рассказывая о возникновении Киево-Печерского монастыря, записал: «Мнози бо манастыри от цесарь и от бояръ и от богатьства поставлени, но не суть таци, каци суть поставлени слезами, пощеньемь, молитвою, бденьемь»[25].
[1] Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. – СПб., 2004. Т. 1. С. 237.
[2] Франклин С., Шепард Д. Начало Руси. 750–1200. – СПб., 2009. С. 479.
[3] Казанский П.С. История православного русского монашества от основания Печерской обители преподобным Антонием до основания лавры св. Троицы преподобным Сергием. – М.,1855.
[4] Молдован А.М. «Слово о законе и благодати» Илариона. – Киев, 1984. С. 93.
[5] Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988–1237 гг.). – СПб., 1996. С. 198.
[6] Зимин А.А. Память и похвала Иакова Мниха и Житие князя Владимира по древнейшему списку // Кр. сообщ. Ин-та славяноведения АН СССР. 1963. № 37. С. 70.
[7] ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. Стб. 151.
[8] ПСРЛ. Т. I. Стб. 162.
[9] Соколов И.И. Состояние монашества в Византийской Церкви с середины IX до начала XIII века (842–1204): Опыт церковно-исторического исследования. – СПб., 2003. С. 118–119.
[10] Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во 2-й половине X – 1-й половине XI в. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия / Отв. ред. Б.Н. Флоря. – М., 2002. С. 190‒266.
[11] Подробнее об этом см.: Артамонов Ю.А. Монастырское строительство на Руси в эпоху Ярослава Владимировича // Ярослав Мудрый и его эпоха. – М., 2008. С. 187–201.
[12] ПСРЛ. Т. I. Стб. 163.
[13] Успенский сборник XII–XIII вв. / Подгот. к печ. О.А. Князевская и др. – М.,1971. С. 80.
[14] Бугославський С.А. Памʼятки XI–XVIII вв. про князiв Бориса та Глiба: Розвiдка та тексти // Текстология Древней Руси. Т. 2: Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе / Сост. Ю.А. Артамонов. – М., 2007.
С. 533.
[15] ПСРЛ. Т. I. Стб. 202.
[16] Там же. Стб. 206, 217, 221.
[17] Там же. Стб. 229–230.
[18] Там же. Стб. 274–275.
[19] Бугославський С.А. Указ. соч. С. 553.
[20] ПСРЛ. Т. I. Стб. 155–160.
[21] Бобровський Т.А. Підземні споруди Києва від найдавніших часів до середини ХІ ст. (спелео-археологічний нарис). – Киев, 2007. С. 59. Кроме того, см.: Он же. Печери Видубицького монастиря у Києві (за матерiалами дослiджень вiддiлу «Київ-пiдземний») // Київ i кияни (матерiали щорiчної науково-практичної конференцїi). – Киев, 2005.
С. 6–9.
[22] Макарий (Булгаков). История Русской церкви. – М., 1995. Кн. 2. С. 171. То же см.: Голубинский Е.Е. История Русской церкви. – М.,1904.
Т.1. Ч.II. С. 585–586.
[23]Воронцова Е.А. Киевские пещеры. – Киев, 2005. С. 67–127.
[24] Высказывалось мнение, что Зверинецкие пещеры являлись некрополем Киево-Печерского или Выдубицкого монастырей (Эртель А.Д. Древние пещеры в Киеве на Зверинце. – Киев, 1913. С. 34–36).
Источник: monasterium.ru
Как строили Александро-Невскую лавру
В начале XVIII века только родившийся город Санкт-Петербург — будущая столица Российской империи — остро нуждался в собственных святынях. Место исторических сражений недалеко от заложенной на Заячьем острове крепости и память о громких победах святого князя Александра Невского идеально легли в канву строительства первого большого монастыря Санкт-Петербурга.
Сегодня Александро-Невская лавра — не просто крупнейший монастырь города. Этот уголок Петербурга имеет особенное значение как для православных верующих, так для культуры и истории в целом. Как строился первый монастырь, ставший практически ровесником Петербурга?
Как выбирали место для Лавры
Впервые мысль о строительстве монастыря в честь князя Александра Невского возникла у Хутынского архимандрита Феодосия (Яновского). Идею поддержали царь Пётр I и первый губернатор Петербурга Александр Меншиков, который, кстати, отдал под будущий монастырь часть своих земель.
Место для строительства выбрал Пётр I в 1704 году. Оно находилось в деревне Вихтула, которую на русский лад нередко называли Викторией — «победой». Именно здесь, как считалось, в 1240 году состоялась знаменитая битва Александра Невского и его дружины против шведов.
На самом деле сражение произошло в устье реки Ижоры. Там ещё в XVI веке построили деревянную церквушку в память об исторической победе. Тем не менее, легенда о битве на Неве — на месте нынешней лавры — существовала. Вероятно, она уходила корнями в другое сражение: 18 мая 1301 года новгородцы, ведомые князем Андреем — сыном Александра Невского, вновь разгромили шведов и разрушили построенную ими в 1300 году крепость Ландскрону, стоявшую недалеко от места, где в 1704 году было решено строить новый монастырь.
В июле 1710 года архимандрит Феодосий установил деревянный поклонный крест. Надпись на нём гласила: «Повелением Царского Пресветлого Величества на сем месте имеет создатися монастырь». На правом берегу Чёрной речки (ныне — реки Волковка и Монастырка, разделённые Обводным каналом) было решено строить монастырские строения, на левом берегу — частные.
Рисунок А. Зубова на основе чертежей Д. Трезини
Создатели Александро-Невской Лавры: главные имена
- Пётр I. Для молодого царя, основавшего Петербург, имело большое значение строительство первого городского монастыря. Именно Пётр лично выбрал место для строительства, в 1723 году он же повелел перенести мощи Александра Невского из владимирского Рождественского монастыря в новую столицу. Это событие состоялось 30 августа 1724 года, с тех пор в церковном календаре существует праздник перенесения мощей благоверного князя Александра.
- Доменико Трезини. Архитектор разработал проект нового монастыря — «план генерального монастырского каменного строения» — в 1715 году. Однако из-за большой занятости знаменитого зодчего руководить строительством поручили Христофу Конрату, а позднее — Теодору Швертфегеру, который в 1720 году составил новый проект монастырского храма.
По задумке Трезини главный фасад собора выходил на Неву, а вход — на восток. Это противоречило правилам строительства православного храма, согласно которым вход в храм должен быть с запада, а алтарю надлежало располагаться на востоке. Также для придания ансамблю большей симметрии Теодор Швертфегер разместил в юго-западной части набережной линии ещё один храм. Сад, который по плану Трезини должен быть разместиться между монастырём и Невой, немец передвинул к западу от обители.
- Архимандрит Феодосий (Яновский) — первый священноархимандрит. Он тщательно следил за строительством новой обители, руководил работами по обустройству нового монастыря.
- Иван Старов. Уже в правление Елизаветы Петровны архитектор разработал новый проект, включавший в состав монастырского комплекса всё левобережье Монастырки. Он же разбил перед входом в обитель Александро-Невскую площадь и построил на ней два одноэтажных дома — они сохранились до наших дней.
- Павел I. Император и его семья покровительствовали монастырю, а в 1797 году монарх присвоил статус академии Александро-Невской Главной семинарии, а самой обители — статус лавры. Главный монастырь считался одним из богатейших в стране. В штат лавры входили: наместник, благочинный, эконом, духовник, ризничий, уставщик, 30 иеромонахов, 18 иеродиаконов, 24 монаха, 20 больничных.
Основные этапы строительства
Историк Иван Пушкарёв так описывал первоначальный план нового монастыря:
«Назначен был с восточной стороны (где сейчас Никольское кладбище) монастыря полуциркульною оградою с замковым вокруг строением двор; к нему из Чёрной речки предполагалось провести судоходный канал сквозь подъёмные ворота до монастырской восточной стены, окружённой также каналом, а за этим двором, к Неве, рыболовный пруд. В самой площади монастырского внутреннего двора два водоемные бассейна. Около всего монастыря также судоходный канал; на западной же стороне за монастырём (где сейчас митрополичий сад) обширный Итальянский сад с простирающимися в окружающие леса просеками; в левой стороне сада лабиринт, и весь сад обвести судоходным каналом».
В 1712 году на месте будущей Александро-Невской лавры стали появляться первые деревянные строения: заложены Благовещенская церковь и часовня. Вокруг них возникла монастырская слобода, построены братские кельи-мазанки.
Чтобы монастырь был более доступен для Адмиралтейской части города до Новгородского тракта в первые годы строительства монахи прорубили просеку. Эта дорога спустя года становится Невским проспектом, а имя Александра Невского ещё не раз найдёт отражение в топонимике Петербурга.
Пётр I задумывал Александро-Невский монастырь не просто как духовное учреждение. Он планировал разместить здесь госпиталь и приют для инвалидов Северной войны и душевнобольных. Несмотря на то, что эти планы так и не воплотились в жизнь, монастырь играл важную социальную и экономическую роль.
У его стен выросла целая слобода, был разбиты огород и сад, образовались многочисленные хозяйственные постройки: скотный двор, конбшни, кузнечные и столярные мастерские, пильная мельница. Овощи и фрукты, а также результаты труда ремесленников не только кормили монахов, но и поступали на торговые прилавки Петербурга. В 1720 году при монастыре стала работать типография, а в 1721 году была образована школа для детей священнослужителей (позднее преобразована в семинарию и далее — в академию).
В 1716 году при монастыре было заложено Лазаревское кладбище — некрополь XVIII века, а в 1717-м при нём построили каменную церковь Святого Лазаря. Здесь покоятся привилегированные особы: сестра Павла I Наталья, архитекторы Джакомо Кваренги и Карл Росси, учёные Михаил Ломоносов и Леонард Эйлер. Для погребения на Лазаревском кладбищ требовалось разрешение самого Петра I.
В 1717—1723 годах на месте деревянной Благовещенской церкви по проекту Трезини построили каменный храм. Сегодня здание — старейшая постройка на территории лавры. 12 сентября 1724 года здесь освятили придел Александра Невского на втором этаже, а 25 марта 1725 года — Благовещенский придел на первом.
В 1720 году Теодор Швертфегер разработал новый проект главного монастырского храма.
В 1724 году при монастыре разбили сад и построили оранжереи, высадили берёзы на просеке, ведущей к обители.
В 1725 году завершили работы над тремя уступами главной линии (Духовской) монастырского комплекса, а в конце 1727 года начали трудиться над южной частью монастырского комплекса. В 1742—1751 годах здесь под руководством Пьетро Антонио Трезини укладывали фундамент, возводили Фёдоровскую церковь и три флигеля Фёдоровского корпуса. После отъезда П. Трезини строительство вели Эркуле Казасорп, Иоганн Вейс, Антонио Антониетти и Игнатио России. В 1754 году строительство Фёдоровского корпуса и церкви было завершено.
Уже к середине XVIII столетия первые корпуса монастыря успели обветшать. В 1748 году канцелярия требовала построить новую деревянную колокольню, также в аварийном состоянии находились жилые покои:
«В полатах а особливо в ризничих жить невозможно, в которых от потолку подмаска валица, чего ради и потолок столбами подперт. и в кельях мазанках построенных с начала монастыря, в которых почти все монашествующие живут, верхние и нижние переклады и потолки весьма погнили и жестоко нагнулись да и стены весьма ненадёжны, чего ради ежели б во многих местах не имелось подпоров, то б давно и розвалилось всё а подмаска многократно падала и ныне падет, понеже везде бывает от ветхости теча немалая и жить во оных кельях весьма опасно дабы не учинилось падения. а кроме показанных келейных мазанок для жительства братии других в будущую зиму келей не имеется».
Возведение главного Троицкого храма шло с переменным успехом: строительство начиналось, останавливалось и вновь продолжалось. К 1740 году особая комиссия признала недостроенное здание непригодным для использования, а в 1753-м Елизавета Петровна и вовсе приказала его разобрать. В том же году императрица повелела изготовить большую серебряную раку для мощей святого благоверного князя Александра Невского. Саркофаг был укрыт чеканными барельефами, повествующими о важнейших событиях из жизни князя, и украшен надписями Михаила Ломоносова.
Рака для мощей Александра Невского
С 1756 по 1774 год шло сооружение циркумференции вокруг монастырского двора по проекту Джезеппе Венероне. После завершения территория монастыря ставноиалсь почти замкнутой. Исключение оставалось лишь на месте главного храма.
В 1766 году завершили отделку внутреннего убранства Фёдоровской церкви, спустя ещё 4 года на первом этаже постройки освятили церковь во имя Иоанна Златоуста, а на втором — во имя Фёдора Святославовича.
В 1776 году архитектор Иван Старов представил Екатерине II проект главного собора обители, который был одобрен. В 1778 году был заложен фундамент Свято-Троицкого собора, а в следующем году началось строительство, которое длилось чуть больше 10 лет. 30 августа 1790 года собор был освящён, тогда же в него из Благовещенской церкви переехала рака с мощами благоверного князя.
Свято-Троицкий собор отличается богатым убранством. Над скульптурными группами работал Федот Шубин, стены украшают работы знаменитых живописцев: «Образ Благовещения Пресвятой Богородицы» Рафаэля Менгса, «Спаситель Благословляющий» Антониса ван Дейка, «Воскресение Христово» Питера Пауля Рубенса.
В 1783—1785 годах по проекту Старова были возведены въездные ворота с надвратной церковью во имя иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость».
С 1806 года начали производить захоронения в нижнем этаже Фёдоровской церкви.
В 1818—1821 годах была частично реконструирована Благовещенская церковь в связи с расширением Духовского корпуса лавры.
В 1821 году со стороны реки Монастырки возвели каменные ворота во проекту архитектора Василия Петрова.
Тем временем на Лазаревском кладбище места для захоронений уже не хватало и рядом было основано новое место — некрополь XIX века или Ново-Лазаревское кладбище. На нём были похоронены Фёдор Достоевский, Михаил Глинка, Николай Римский-Корсаков, Модест Мусоргский, Вера Комиссаржевская, Борис Кустодиев и другие видные представители культуры.
Некрополь мастеров искусств в Александро-Невской лавре
В 1861 году было основано ещё одно монастырское кладбище — Никольское. Среди похороненных на нём — адмирал Григорий Бутаков, герой Порт-Артура генерал Роман Кондратенко, писатели Иван Гончаров и Дмитрий Мамин-Сибиряк, литературовед Фёдор Батюшков и другие. Из всех кладбищ Александро-Невской лавры Никольское — единственное действующее по сей день.
В 1868—1871 годах на территории Александро-Невской лавры была возведена кладбищенская Никольская церковь. Средства на её строительство выделил местный купец Николай Русанов. На первом этаже храме была устроена фамильная усыпальница Русановых.
В 1869—1873 годах Ново-Лазаревском кладбище была построена Тихвинская церковь.
В 1910 году по проекту Льва Шишко возвели трёхэтажное здание для ризницы, библиотеки и архива. Сегодня здесь расположены библиотека, древлехранилище и покои наместника.
К XX столетию на территории обители насчитывалось 16 церквей.
Александро-Невская лавра в XX и начале XXI века
В 1920 году весь ансамбль перешёл под охрану государства как памятник архитектуры. В советское время в бывших церковных помещениях располагались мастерские, хозяйственные помещения, музей, почта. Мощи Александра Невского были перенесены в Казанский собор, а серебряную раку передали в Эрмитаж.
Свято-Троицкий собор вернули церкви в апреле 1956 года, в 1957 году в нём возобновили богослужения.
В 1989 году в лавру вернулась главная святыня — мощи благоверного князя. А в 1996 году началось возрождение обители как монастыря под руководством епископа Назария.
Сегодня на территории Александро-Невской лавры кипит не только духовная, но и ремесленная жизнь. Функционируют мастерские — ювелирная, иконописная, швейная, гончарная, христианской оловянной миниатюры, работают краснодеревщики и реставраторы, даже есть своя сыроварня.
На территории обители проходят культурные мероприятия: концерты духовной музыки, выставки, экскурсии.
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга»
Рисунок А. Зубова на основе чертежей Д. Трезини
Создатели Александро-Невской Лавры: главные имена
- Пётр I. Для молодого царя, основавшего Петербург, имело большое значение строительство первого городского монастыря. Именно Пётр лично выбрал место для строительства, в 1723 году он же повелел перенести мощи Александра Невского из владимирского Рождественского монастыря в новую столицу. Это событие состоялось 30 августа 1724 года, с тех пор в церковном календаре существует праздник перенесения мощей благоверного князя Александра.
- Доменико Трезини. Архитектор разработал проект нового монастыря — «план генерального монастырского каменного строения» — в 1715 году. Однако из-за большой занятости знаменитого зодчего руководить строительством поручили Христофу Конрату, а позднее — Теодору Швертфегеру, который в 1720 году составил новый проект монастырского храма.
По задумке Трезини главный фасад собора выходил на Неву, а вход — на восток. Это противоречило правилам строительства православного храма, согласно которым вход в храм должен быть с запада, а алтарю надлежало располагаться на востоке. Также для придания ансамблю большей симметрии Теодор Швертфегер разместил в юго-западной части набережной линии ещё один храм. Сад, который по плану Трезини должен быть разместиться между монастырём и Невой, немец передвинул к западу от обители.
- Архимандрит Феодосий (Яновский) — первый священноархимандрит. Он тщательно следил за строительством новой обители, руководил работами по обустройству нового монастыря.
- Иван Старов. Уже в правление Елизаветы Петровны архитектор разработал новый проект, включавший в состав монастырского комплекса всё левобережье Монастырки. Он же разбил перед входом в обитель Александро-Невскую площадь и построил на ней два одноэтажных дома — они сохранились до наших дней.
- Павел I. Император и его семья покровительствовали монастырю, а в 1797 году монарх присвоил статус академии Александро-Невской Главной семинарии, а самой обители — статус лавры. Главный монастырь считался одним из богатейших в стране. В штат лавры входили: наместник, благочинный, эконом, духовник, ризничий, уставщик, 30 иеромонахов, 18 иеродиаконов, 24 монаха, 20 больничных.
Основные этапы строительства
Историк Иван Пушкарёв так описывал первоначальный план нового монастыря:
«Назначен был с восточной стороны (где сейчас Никольское кладбище) монастыря полуциркульною оградою с замковым вокруг строением двор; к нему из Чёрной речки предполагалось провести судоходный канал сквозь подъёмные ворота до монастырской восточной стены, окружённой также каналом, а за этим двором, к Неве, рыболовный пруд. В самой площади монастырского внутреннего двора два водоемные бассейна. Около всего монастыря также судоходный канал; на западной же стороне за монастырём (где сейчас митрополичий сад) обширный Итальянский сад с простирающимися в окружающие леса просеками; в левой стороне сада лабиринт, и весь сад обвести судоходным каналом».
В 1712 году на месте будущей Александро-Невской лавры стали появляться первые деревянные строения: заложены Благовещенская церковь и часовня. Вокруг них возникла монастырская слобода, построены братские кельи-мазанки.
Чтобы монастырь был более доступен для Адмиралтейской части города до Новгородского тракта в первые годы строительства монахи прорубили просеку. Эта дорога спустя года становится Невским проспектом, а имя Александра Невского ещё не раз найдёт отражение в топонимике Петербурга.
Пётр I задумывал Александро-Невский монастырь не просто как духовное учреждение. Он планировал разместить здесь госпиталь и приют для инвалидов Северной войны и душевнобольных. Несмотря на то, что эти планы так и не воплотились в жизнь, монастырь играл важную социальную и экономическую роль.
У его стен выросла целая слобода, был разбиты огород и сад, образовались многочисленные хозяйственные постройки: скотный двор, конбшни, кузнечные и столярные мастерские, пильная мельница. Овощи и фрукты, а также результаты труда ремесленников не только кормили монахов, но и поступали на торговые прилавки Петербурга. В 1720 году при монастыре стала работать типография, а в 1721 году была образована школа для детей священнослужителей (позднее преобразована в семинарию и далее — в академию).
В 1716 году при монастыре было заложено Лазаревское кладбище — некрополь XVIII века, а в 1717-м при нём построили каменную церковь Святого Лазаря. Здесь покоятся привилегированные особы: сестра Павла I Наталья, архитекторы Джакомо Кваренги и Карл Росси, учёные Михаил Ломоносов и Леонард Эйлер. Для погребения на Лазаревском кладбищ требовалось разрешение самого Петра I.
В 1717—1723 годах на месте деревянной Благовещенской церкви по проекту Трезини построили каменный храм. Сегодня здание — старейшая постройка на территории лавры. 12 сентября 1724 года здесь освятили придел Александра Невского на втором этаже, а 25 марта 1725 года — Благовещенский придел на первом.
В 1720 году Теодор Швертфегер разработал новый проект главного монастырского храма.
В 1724 году при монастыре разбили сад и построили оранжереи, высадили берёзы на просеке, ведущей к обители.
В 1725 году завершили работы над тремя уступами главной линии (Духовской) монастырского комплекса, а в конце 1727 года начали трудиться над южной частью монастырского комплекса. В 1742—1751 годах здесь под руководством Пьетро Антонио Трезини укладывали фундамент, возводили Фёдоровскую церковь и три флигеля Фёдоровского корпуса. После отъезда П. Трезини строительство вели Эркуле Казасорп, Иоганн Вейс, Антонио Антониетти и Игнатио России. В 1754 году строительство Фёдоровского корпуса и церкви было завершено.
Уже к середине XVIII столетия первые корпуса монастыря успели обветшать. В 1748 году канцелярия требовала построить новую деревянную колокольню, также в аварийном состоянии находились жилые покои:
«В полатах а особливо в ризничих жить невозможно, в которых от потолку подмаска валица, чего ради и потолок столбами подперт. и в кельях мазанках построенных с начала монастыря, в которых почти все монашествующие живут, верхние и нижние переклады и потолки весьма погнили и жестоко нагнулись да и стены весьма ненадёжны, чего ради ежели б во многих местах не имелось подпоров, то б давно и розвалилось всё а подмаска многократно падала и ныне падет, понеже везде бывает от ветхости теча немалая и жить во оных кельях весьма опасно дабы не учинилось падения. а кроме показанных келейных мазанок для жительства братии других в будущую зиму келей не имеется».
Возведение главного Троицкого храма шло с переменным успехом: строительство начиналось, останавливалось и вновь продолжалось. К 1740 году особая комиссия признала недостроенное здание непригодным для использования, а в 1753-м Елизавета Петровна и вовсе приказала его разобрать. В том же году императрица повелела изготовить большую серебряную раку для мощей святого благоверного князя Александра Невского. Саркофаг был укрыт чеканными барельефами, повествующими о важнейших событиях из жизни князя, и украшен надписями Михаила Ломоносова.
Рака для мощей Александра Невского
С 1756 по 1774 год шло сооружение циркумференции вокруг монастырского двора по проекту Джезеппе Венероне. После завершения территория монастыря ставноиалсь почти замкнутой. Исключение оставалось лишь на месте главного храма.
В 1766 году завершили отделку внутреннего убранства Фёдоровской церкви, спустя ещё 4 года на первом этаже постройки освятили церковь во имя Иоанна Златоуста, а на втором — во имя Фёдора Святославовича.
В 1776 году архитектор Иван Старов представил Екатерине II проект главного собора обители, который был одобрен. В 1778 году был заложен фундамент Свято-Троицкого собора, а в следующем году началось строительство, которое длилось чуть больше 10 лет. 30 августа 1790 года собор был освящён, тогда же в него из Благовещенской церкви переехала рака с мощами благоверного князя.
Свято-Троицкий собор отличается богатым убранством. Над скульптурными группами работал Федот Шубин, стены украшают работы знаменитых живописцев: «Образ Благовещения Пресвятой Богородицы» Рафаэля Менгса, «Спаситель Благословляющий» Антониса ван Дейка, «Воскресение Христово» Питера Пауля Рубенса.
В 1783—1785 годах по проекту Старова были возведены въездные ворота с надвратной церковью во имя иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость».
С 1806 года начали производить захоронения в нижнем этаже Фёдоровской церкви.
В 1818—1821 годах была частично реконструирована Благовещенская церковь в связи с расширением Духовского корпуса лавры.
В 1821 году со стороны реки Монастырки возвели каменные ворота во проекту архитектора Василия Петрова.
Тем временем на Лазаревском кладбище места для захоронений уже не хватало и рядом было основано новое место — некрополь XIX века или Ново-Лазаревское кладбище. На нём были похоронены Фёдор Достоевский, Михаил Глинка, Николай Римский-Корсаков, Модест Мусоргский, Вера Комиссаржевская, Борис Кустодиев и другие видные представители культуры.
Некрополь мастеров искусств в Александро-Невской лавре
В 1861 году было основано ещё одно монастырское кладбище — Никольское. Среди похороненных на нём — адмирал Григорий Бутаков, герой Порт-Артура генерал Роман Кондратенко, писатели Иван Гончаров и Дмитрий Мамин-Сибиряк, литературовед Фёдор Батюшков и другие. Из всех кладбищ Александро-Невской лавры Никольское — единственное действующее по сей день.
В 1868—1871 годах на территории Александро-Невской лавры была возведена кладбищенская Никольская церковь. Средства на её строительство выделил местный купец Николай Русанов. На первом этаже храме была устроена фамильная усыпальница Русановых.
В 1869—1873 годах Ново-Лазаревском кладбище была построена Тихвинская церковь.
В 1910 году по проекту Льва Шишко возвели трёхэтажное здание для ризницы, библиотеки и архива. Сегодня здесь расположены библиотека, древлехранилище и покои наместника.
К XX столетию на территории обители насчитывалось 16 церквей.
Александро-Невская лавра в XX и начале XXI века
В 1920 году весь ансамбль перешёл под охрану государства как памятник архитектуры. В советское время в бывших церковных помещениях располагались мастерские, хозяйственные помещения, музей, почта. Мощи Александра Невского были перенесены в Казанский собор, а серебряную раку передали в Эрмитаж.
Свято-Троицкий собор вернули церкви в апреле 1956 года, в 1957 году в нём возобновили богослужения.
В 1989 году в лавру вернулась главная святыня — мощи благоверного князя. А в 1996 году началось возрождение обители как монастыря под руководством епископа Назария.
Сегодня на территории Александро-Невской лавры кипит не только духовная, но и ремесленная жизнь. Функционируют мастерские — ювелирная, иконописная, швейная, гончарная, христианской оловянной миниатюры, работают краснодеревщики и реставраторы, даже есть своя сыроварня.
На территории обители проходят культурные мероприятия: концерты духовной музыки, выставки, экскурсии.
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга»
Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: spbcult.ru
Источник: spbcult.ru